Дау-хаус

Про фильм «Дау» в российской кинематографической тусовке вот уже несколько лет не говорит только ленивый. Неофициальную биографию великого физика и изобретателя Теории счастья Льва Ландау в Харькове пять лет снимает молодой режиссер Илья Хржановский.

Главную роль в картине играет известный дирижер Теодор Курентзис. При этом за пять лет на съемочной площадке побывало считанное число журналистов (Хржановский их просто не пускает), зато слухов эти съемки породили немерено. Говорили, что в Харькове Хржановский творит что-то невообразимое.

Например, увольняет людей пачками за малейшую провинность, строит на месте огромной декорации концлагерь, в котором заставляет людей жить по сталинским законам, и вообще за время работы он полностью потерял связь с реальностью. При этом за эти годы именно «Дау» стал едва ли не главным русскоязычным кинопроектом.

Его бюджет перевалил за 10 миллионов долларов, ему зарезервировано место в программе Каннского кинофестиваля 2012 года. Чтобы выяснить, что же на самом деле происходит в Харькове, на съемки «Дау» отправился корреспондент «КП». РЕТРО-СТИЛЬ Первым делом по прибытии на киностудию (ее в Харькове до Хржановского, кстати, не было), меня отправляют на переодевание и стрижку - по писаным законам «Дау» каждый человек, проходящей на территорию Института должен быть одет по моде того времени, про которое снимают в данный момент.

Закавыка в том, что сейчас в съемках перерыв, однако в Институте время течет своим чередом. На дворе февраль 1953 года, и этому времени приходится соответствовать. Все, что я знал об Институте до приезда в Харьков - это то, что это огромная декорация, некий прототип московского НИИ, в котором работали Ландау и Капица. И что выглядит он якобы максимально приближенно к московскому зданию на проспекте Андропова. Все, однако, оказалось куда живописнее моих представлений. Но сначала - в гримерную.

- О, как у нас много работы! - вздыхает гример Ирина, внимательно осмотрев мою шевелюру. - Так, посмотрим, что же мы из этого безобразия можем сделать.

В последующие 20 минут Ирина старательно отрезает мои разросшиеся локоны, параллельно рассказывая мне о том, как следовало выглядеть мужчине в 1953 году.

- Заметили, наверное, что у штанов, платьев и юбок тогда была высокая талия, - проводит исторический ликбез барышня. - Ровно то же самое происходило и на голове. То есть там тоже как бы появилась своя талия.

Могла бы, собственно, этого и не говорить — в зеркале и без того виднеется моя, хм, обновленная физиономия. Вместо обычной прически там появилось нечто похожее на то, что в моем детстве называли «полубоксом». После еще пары минут манипуляций с гелем для волос я становлюсь похож на собственного дедушку — ровно такой же стрижкой он щеголял на выцветших фото 50-х годов.

От Ирины перехожу в заботливые руки художника по костюмам Любы. Эта милая рыжеволосая женщина каждый день одевает несколько десятков людей, желающих проникнуть на территорию Института. Первым делом Люба приносит комплект нижнего белья — безразмерные синие сатиновые трусы и белую майку-алкоголичку.

- Все натуральное! - хохотнув, сообщает она.

Закончивший переодеваться мужчина (судя по всему, дворник), стоящий рядом со мной, на ретро-трусы смотрит с подозрением. Он даже отзывает Любу в сторону и громким шепотом спрашивает.

- А что, в своих трусах до сих пор нельзя пройти?

- Что это за вопрос такой? Конечно, нельзя, - без тени сомнения отвечает Люба.

- А я уже давно в своих в Институте хожу...

Люба на глазах суровеет и металлическим голосом произносит:

- Плохо, очень плохо... Но теперь уже до следующего раза.

Если, конечно, следующий раз у мужчины случится. Понятно, что уследить за всеми предметами гардероба (да и за речью обитателей Института) ни режиссер, ни реквизиторы, ни кто бы то ни было другой не в состоянии. Но съемочная площадка давно перешла на саморегулирование — все приняли правила игры и играют по ним с видимым удовольствием. Раз у нас сталинская эпоха на своем излете, значит, и нравы будут соответствующие. На территории Института пышно цветет стукачество и наушничество — о любом нарушении свода правил и аутентичности тут же становится известно либо самому Хржановскому, либо его ассистентам. Собственно, сам режиссер маниакального стремления уследить за соблюдением этих правил не скрывает. Мол, раз мы тут изобретаем новый киноязык, будьте добры подчиниться.

Дау и Крупица в Институте

- И что бывает с нарушителями? - спрашиваю я уже после выхода с территории Института.

- Деньгами наказываем, иногда увольняем - смеется Илья. - Ну а как еще? Телесных наказаний мы пока еще не ввели.

Что-то мне подсказывает, что ключевое слово здесь «пока». ИНСТИТУТ Территория таинственного Института начинается аккурат рядом со входом в киностудию. Около неприметной двери стоит щеголеватый пожилой охранник в черной форме сотрудника МГБ. Взгляд у него вполне себе церберский. При его виде каждому должно стать понятно — враг не пройдет. Не прошел с первого раза и я. Нет, аутентичностью моей одежды страж оказался доволен — и тяжеленное пальто с приделанным горбиком («обстоятельства давят, так вся интеллигенция в 53-м ходила», - поясняет Люба), и трогательные штаны с ширинкой где-то в районе груди, и подтяжки, и жилет с рубашкой вполне позволяют пройти фейс-контроль. Даже в красивом серебряном портсигаре лежат ароматные сигареты без фильтра по соседству с двумя папиросами «Беломорканал». А вот старания парикмахера Ирины охранник не оценил.

- Вы не пройдете, волосы слишком длинные, - отрезал гэбист.

Пришлось обрезать едва ли не последние остатки волос, после чего, наконец, меня посчитали достойным пройти в святая святых. Компанию мне составляет одна из бесчисленных ассистенток Вера. Здесь она курирует партхозактив — маленькую армию обслуживающего персонала (дворников, горничных, буфетчиц и библиотекарш), работающих и живущих в Институте.

Судя по отрывкам разговоров Вера минувшей ночью спала два часа (15-17-часовым рабочим днем здесь никого не удивишь) и на какую-то феерическую экскурсию не настроена. Первым делом мы проходим вахтершу в синем бушлате, которая заставляет расписаться объемном журнале посещений перьевой ручкой. Напротив вахтерши располагается касса, в которой строгая женщина в очках скучает в ожидании окончания рабочей смены.

- К нам в гости приехал журналист из московской газеты, - сообщает кассирше Вера.

Издание она не называет, так как, очевидно, не слишком уверена, существовала ли в 53-м году «Комсомольская правда».

- Давайте ему выпишем гонорар.

С чего вдруг такая радость, я не очень понимаю (не иначе как решили подкупить ушлого корреспондента, чтобы каких гадостей не написал), но купюры, важно кивнув, принимаю.

Теперь у меня в руках две десятирублевки с изображением МГУ. Наверное, неплохие по тем временам деньги. Кстати, абсолютно все причастные к работе в Институте получают зарплату купюрами 1953 года в этой кассе. Потом они, конечно, могут их обменять на рубли, гривны, доллары или евро по специальному курсу. А могут и не обменивать. Институт существует вполне автономно в режиме сталинской эпохи со всей необходимой инфраструктурой — здесь и парикмахерская, булочная, и буфет. Если бы здесь побывал Юлий Гусман, снявший несколько лет назад комедию «Парк советского периода» про законсервировавшийся островок социализма, точно бы лопнул от зависти.

Надо признаться, что перед тем как я попал на территорию Института, у меня зрела мысль устроить небольшую провокацию. Заранее представив себе все происходящее внутри этой декорации, как огромных масштабов дурдом, я решил вести себя, как единственный здоровый человек.

Например, не стесняться употреблять «запрещенную» лексику. Ну или сказать посреди экскурсию «Интересно, что по этому поводу думает Никита Сергеевич Михалков?» Проследить за реакцией окружающих было бы крайне занимательно, но все мои планы превратились в прах, как только открылась дверь, ведущая внутрь декорации.

Сказать, что это что-то потрясающее — значит, не сказать ничего. Огромное здание в форме правильного четырехугольника одним своим видом способно вселить если не ужас, то уж точно почтение. При этом ничего общего с Институтом физических проблем в Москве, в котором трудился реальный Ландау, у этой магаломанской фантазии художника-постановщика нет. Это какая-то гипертрофированная реальность, сталинизм, пропущенный сквозь творчество Хармса и Кафки. Например, первое что бросается в глаза — абсолютно фантастическая скульптурная композиция на фасаде здания.

На уровне третьего-четвертого этажа из стены растут три позолоченные руки. В левой руке серп, в правой молот, посередине — пятерня, держащая человеческий мозг. Барельефы, едва видные из-за наступившей ночи, тоже вызывают в памяти не столько искусство соцреалима, сколько картины Босха. Дополняет и без того мрачноватую картину льющаяся из динамиков Третья симфония Шостаковича.

Я начинаю понимать смысл слов, сказанных мне накануне одной из девушек, отвечающих за жизнедеятельность Института.

- Каждый раз как я захожу туда, мне становится плохо, - призналась она. - К горлу подкатывает комок слез, сердце начинает тревожно биться. Это нельзя объяснить, но атмосфера там очень специфическая...

И да — это, конечно же, самый настоящий дурдом. Но как только кто-нибудь попадает на его территорию, пациентом становится безропотно. Мы с Верой бредем по территории Института, то и дело заходя в помещения. Вот аудитория для семинаров, вот неотапливаемая библиотека, в которой теснятся двое сотрудниц местной газеты (газета выходит еженедельно и написана, разумеется, прекрасным слогом строителей социализма), вот лаборатория, в которой двое ученых-биологов истязают лабораторную крысу. И журналистки газеты, и ученые-биологи одеты соответствующе. Никаких съемок нет и не предвидится, но жизнь идет своим чередом — газета выпускается, крысы страдают. На местном календаре — февраль 1953-го, и люди изо всех сил делают вид, что они вошли в Институт и перенеслись на машине времени на 60 лет назад. ЖАРКОЕ ВОЕННОЕ ЛЕТО 2010-ГО Мы с Верой подходим к святая святых — двум жилым корпусам. Один из них занимает Дау с женой и прислугой, в другом устроено общежитие для ученых.

- Дау сейчас нет в корпусе, он в командировке, а жена отсутствует, но, надеюсь, горничная нам разрешит осмотреть корпус, - говорит Вера.

Мы звоним в массивную дверь, которую несколько минут спустя нам открывает пожилая женщина в нарядном переднике. Она только-только закончила уборку.

- Верочка! - восклицает горничная. - Давно вы к нам не заходили. Ой, да вы не одна... - Да, это корреспондент из центральной прессы, приехал писать репортаж.

Мы входим в богатое помещение, в котором куда не ткни, попадешь в предмет искусства. То картина, то какой-то гипсовый бюст. Двухэтажные апартаменты Дау обставлены со вкусом — здесь и заграничная мебель, и японская ширма, и цветы в нарядных вазах. Пока я осматриваю все это великолепие, горничная беседует с Верой.

- Лидия Васильевна, не болеете? - участливо спрашивает мой экскурсовод.

- Да что вы, какие болезни, зима-то какая хорошая стоит, - задушевно отвечает ей Лидия Васильевна. - Смотрю и радуюсь. Уповаю на то, что и лето будет приличным. А то я до сих прийти в себя не могу от лета, которое в войну было — жара такая стояла, что у меня сердце из груди выпрыгивало.

- Да ну это когда было, - улыбается Вера.

- А вот все никак забыть не могу, - разводит руками горничная.

Все это не похоже ни на реальность, ни на постановку. Горничная, понятно, импровизирует, имея ввиду летнюю жару 2010 года. Мне приходится кивать — мол, как же, помним, сами от зноя настрадались, а тут еще эти проклятые фашисты.

Чтобы в полной мере оценить то, во что Хржановский превратил съемочную площадку своего фильма, достаточно на самом деле одного факта —здесь нет ни одного профессионального артиста. То есть и горничная Лидия Васильенва, и журналистки, и ученые — люди, далекие от мира кино.

Та же Лидия Васильевна в обычной жизни работает уборщицей. Сталинские ученые, покидая территорию Института, превращаются в ученых современных. Например, заведующий акустической лабораторией Федор Софронов, приезжая из Харькова в Москву становится преподавателем Московской консерватории Федором Софроновым. Только в российской столице он рассказывает студентам об истории классической музыки, а у Хржановского ставит эксперименты по изобретению звукового оружия. Еще более показательна история Дмитрия Каледина, одного из ведущих мировых специалистов в области алгебраической геометрии. В «Дау» он играет роль профессора математики. «КОМПАНИЯ ЗДЕСЬ ХОРОШАЯ!» Зачем все эти люди нужны Хржановскому, в принципе, ясно — он любит порассуждать о естественности, которой нельзя добиться от профессиональных актеров, работающих на штампах. У него вообще как-то не сложились отношения с профессиональными киношниками на этом проекте — практически все были уволены два-три года назад.

- С ними было сложно работать, - признается Илья. - Мне все время твердили — это невозможно, то невозможно... Когда мы рассматривали проект Института со специалистами по постройке декораций, большая часть кинопрофессионалов заявляли, что в конструкции высотой 18 метров с такой нагрузкой при высокой парусности не выдержат, рухнут. . Как только позвали людей, не имевших опыта работы с декорациями, все сразу получилось.

Не очень понятно, почему все эти люди со степенями и научными званиями массово курсируют между Лондоном, Москвой, Парижем и Харьковом, чтобы пожить в лайт-версии сталинского лагеря.

- Компания здесь хорошая! - отвечает на прямо заданный вопрос математик Каледин. - То есть, разумеется, все отдают себе отчет в том, что здесь сумасшедший дом. Но и математики почти без исключения — сумасшедшие люди. Так что в этом смысле полное совпадение. Да, здесь в какой-то степени происходят съемки не столько фильма, сколько небывалого размаха реалити-шоу. Но именно за этим все сюда и едут.

Другой важный момент — многомиллионный авторский фильм, самый громкий проект российского режиссера последних лет, снимается не только без актеров, но и фактически без сценария. Им пожертвовали в угоду все той же естественности.

- Подробный синопсис, конечно, существует — мы, например, знаем, что завтра будут снимать сцену, в которой мы должны осудить отправившегося в лагеря коллегу, - раскрывает Каледин секреты съемочного процесса. - Но никаких реплик ни у кого нет. Идет настоящее заседание научного совета, на котором каждый может проявить себя как угодно — может осудить его, а может и не осудить.

И если он отклонится от генеральной линии партии, то в следующем эпизоде последует за своим товарищем. И это, знаете, очень хорошо. Никто из нас не выглядел бы на экране правдиво, если бы твердил заученные реплики. А так в этом рядовом заседании появляется нерв. Я вот сижу каждый раз и мучительно думаю — высказаться или промолчать? Причем я ведь действительно переживаю - и это заметно. СТРОЙКА ВЕКА Когда проект про жизнь гениального физика приобретает столь грандиозные масштабы, к фигуре режиссера хочешь-не хочешь, а присмотришься. Илья Хржановский до того, как начал съемки «Дау», снял всего один фильм - «Четыре» по сценарию Владимира Сорокина. Картина скромно прошла ограниченном прокате в России, зато получила около сотни фестивальных призов по всему миру.

Вряд ли кто-то ожидал, что после этого фильма Хржановский возьмется не просто за сложнопостановочное костюмное кино, а за проект, в процессе которого все его участники, кажется, начали страдать расстройствами личности.

Илья выглядит как типичный советский интеллигент — такая смесь Гарри Поттера и Чикатило. И дело даже не в ретро-одежде, в которой я его видел в первые два дня пребывания на съемочной площадке. За время работы над «Дау» режиссер настолько изучил жизнь прототипов своих персонажей, что в какой-то момент, кажется, сам стал героем собственного фильма. После получасовой беседы со мной он неожиданно вздохнул и выдал проникновенный спич:

- Мой фильм зачем-то называю артхаусом. А я не конца понимаю, что такое артхаус. Если под этим подразумевают какую-то усложненную конструкцию, то «Дау» - очень простой фильм на уровне истории. Я вообще против того, чтобы усложнять сюжет. Но я сделаю усложнение там, где зритель этого не заметит. Вот, например, мы выяснили, что до начала 30-х годов у строительных лесов на здании не было единой пространственной структуры, строили как попало. И тогда я решил, что у нас «в роли» рисунка для лесов будет строение различных молекул. Этого никто не считает, но что-то в сознании зрителя отложится.

Обо всем остальном Хржановский также рассказывает довольно откровенно. Да, изначально никто не думал, что съемки затянутся на пять лет. В первый год вообще хотели обойтись бюджетом 3,8 миллиона долларов и съемками в Москве, Питере и Харькове в настоящих зданиях, к которым имеет отношение Ландау. В какой момент все вдруг схватили бациллу перфекционизма, никто и не вспомнит. Что нет предела совершенству сейчас все, кажется, поняли, но отступать уже некуда впереди — Москва.

Причем Москва впереди у создателей фильма в прямом смысле — этой весной на съемочной площадке грядет смена декораций. Из Института камера вновь отпраивтся на улицы Харькова, чтобы запечатлеть последний этап фильма. Этот этап называется «Город на высоте», Будет много панорамных съемок города. Из Харькова, впрочем, никто уезжать не собирается — российскую столицу построят прямо там.

- У меня есть сумасшедшие архитектурные идеи для «города на высоте», - говорит художник-постановщик Денис Шибанов. - Часть действия будет происходить в 60-е годы, когда сталиснкая архитектура под предлогом борьбы с излишествами перестала существовать. Но у нас будет все по-другому. Я подумал, что получится довольно занимательно, если представить, что Сталин в 53-м не умер, а его излюбленный стиль в архитектуре достиг апогея.

На этих словах Шибанов достает два больших листа ватмана, на которых изображена одна из сталинских высоток Харькова - здание местного университета. Вот только на макете крышу университета украшают огромные (чуть ли не в треть высоты здания) золотые колосья. На другом макете на месте храма Христа Спасителя возвышается Дворец Советов. В том, что создатели фильма все это возведут ради нескольких минут хронометража, сомневаться уже не приходится.

Гениальный физик и его жена Кора в своей московской квартире.

Фото: РИА Новости

ПРОЦЕСС И РЕЗУЛЬТАТ По истечении трех дней, проведенных на съемочной площадке, я так и не решаюсь задать ни одному из собеседников главный вопрос — не боятся ли они, что из всего этого симпатичного сумасшедшего дома всесоюзного масштаба на выходе получится пшик? Не решаюсь по понятной причине — правды все равно никто не скажет. Скорее всего, боятся. С другой стороны, здесь все настолько привыкли к пугающим химерам прошлого (ткни пальцем и попадешь в одну из них), что страх за результат, похоже, оказался совсем на периферии.

Положа руку на сердце, совсем не имеет значения, получится у Хржановского кино или не получится. Тут важно другое. Съемки «Дау» уже сами по себе стали символом и квинтэссенцией и старого советского, и нового российского устройства — с вечной тягой к мегаломании, имперскими амбициями, блужданиями в потемках в поисках своего уникального пути.

Поэтому вполне логично, что порыв здесь одерживает легкую победу над здравым смыслом, а процесс торжествует над результатом. В ТЕМУ Словарь Института Самые расхожие слова и выражения, вошедшие в нашу жизнь за последние несколько лет, на тррритории Института нужно заменять их советскими аналогами. Существует тонкая книжица, в которой встречаются рекомендованные замены каптиалистическим неологизмам. Элита — руководство партии Легитимный — идеологически верный Интернет — энциклопедия Электронная почта — телеграмма «Плейбой» - журнал «Крокодил» «Максим» - запрещенный американский журнал Vkontakte.ru - «Комсомольская правда» Odnoklassniki.ru - “Пионерская правда»

На съемочной площадке - одна из массовых сцен. Действие происходит в Харькове, где работал молодой Ландау. Главный герой (Теодор Курентзис) - в красной рубашке, сидит на мостовой.

Справка "КП" Лев Ландау - гений и развратник Судьба нобелевского лауреата Льва Ландау дял кинематографа подходит идеально, потому как драматических поворотов в жизни гениального физика хватало. Ландау родился в 1908 году в образованной профессорской семье. Но даже по меркам своей семьи он рос выдающимся ребенком.

Школу Ландау закончил в 13 лет, а к 19 годам на его счету числились четыре опубликованные научные работы. Как почти любой гений, Ландау отличался странностями. Например, еще в детстве он дал себе обещание никогда не пить, не курить и не женится. Брак он считал пережитком прошлого, ничего общего с любовью не имеющим. В 1938 году Дау был арестован по подозрению в шпионаже, провел год в лагерях, из которых его вызволил Капица.

На своей возлюбленной Коре Ландау женился только после того, как та пообещала, что не будет ревновать к многочисленным пассиям, которых Ландау заводил на стороне. Когда Кора была беременна, Дау объявил: «Корочка, я к тебе с очень приятной вестью! Сегодня вечером я вернусь не один. Ко мне придет отдаваться девушка! Я ей сказал, что ты на даче. Сиди тихонечко, как мышка в норке, или уйди. Встретиться вы не должны. Это ее может спугнуть!

Пожалуйста, положи в мой стенной шкаф свежее постельное белье». Когда Дау и его любовнице понадобилось белье, из шкафа с гордо поднятой головой вышла Кора. Случился грандиозный скандал, Ландау пригрозил жене разводом. Брак не рухнул только благодаря неимоверным усилиям Коры, которая вымолила у мужа прощение. В 1962 году Ландау попал в аварию и получил травмы, несовместимые с жизнью. Диагноз целиком звучал так: «Множественные ушибы мозга, ушибленно-рваная рана в лобно-височной области, перелом свода и основания черепа, сдавлена грудная клетка, повреждено легкое, сломано семь ребер, перелом таза. Шок". Но Ландау выжил и прожил после аварии еще 6 лет. Умер Дау 1 апреля 1968 года. Кора записала его последние слова: "Я неплохо прожил жизнь. Мне всегда все удавалось"...

На основе мемуаров Коры Первый канал несколько лет назад снял документальный фильм "Мой муж - гений", вызвавший скандал в российской научной среде.